Глава 26
Едет автобус все дальше и дальше по земле русской…
Далеко от мест родных отъехали, все ближе и ближе Москва, замирает сердце в груди…
Белай развернул цветную газету с кричащими картинками:
— Смотри, Илюха, как люди живут! — крикнул он и показал картинки. — И ты такой жизнью жить можешь, только пути-дорожки знать надо!
— Эх, хотел бы я такой жизнью пожить! — мечтательно вздохнул Илюха.
— И это ты жизнью называешь?! — обернулся Ледков.
— Каждый бы такой жизнью пожить хотел…
— Ты думаешь, счастливо эти люди живут?
— Ну, ты даешь, дедушка Ледков… Вот загнул…
— Брось старика слушать, — буркнул Белай, — Пусть дороги чурочками мостит, а мы по ней ездить будем… Захотим, его самого запряжем, ха-ха-ха!
— Эти люди богатство схватили, а что делать с ним, не знают… В хаосе их душа пребывает…
— Опять мораль читаешь, старик… Что нам за дело до души их?!
— Видите вон ту деревеньку?! — старик Ледков в окно показал. — Теперь от нее ничего не осталось: два-три домишки покосившиеся стоят да остовы печей торчат…
А раньше большая деревня была… В этой деревне беззакония страшные творились.
Братья Моревы там жили, людей грабили, ближних тиранили…
Хороший человек в минуту опасности зубы сожмет, но закон нравственный не нарушит, а для плохого человека и небольшое испытание не по силам окажется.
Он на ближнего своего волком смотрит, мига ждет, чтобы зубами вцепиться.
Я такого святотатства в жизни не видел, чтобы в родной деревне тех, кого с детства знали, грабить и разорять.
По ночам они этим делом занимались, днем в лесу отсиживались, как звери в логове прятались, и никто заподозрить их не мог, родителям говорили, что в город на заработки уехали.
И делали они обычно так: поздним вечером к дому подкрадывались и провода у дома обрывали; свет в доме гас, человек на улицу выходил, они на него бросались.
И, что удивительно, самых слабых и беззащитных грабили, стариков и сирот не щадили.
— Чего ж тут удивительного?! Зверь дикий на слабого и беззащитного всегда бросается…
— Человек не зверь…
— Хуже зверя бывает, когда закон нравственный нарушает…
— Это ты правду говоришь…
— Пришли они к старику, что со старухой на краю деревни жил. Старик их с детства знал и дальним родственником доводился.
У старика икона древнего владимирского письма была. Она в семье из поколения в поколение передавалась.
Братья давно к той иконе присматривались, думали в городе ее продать с выгодой.
Старик догадывался, что они разбоем занимаются, но надеялся, что его не тронут, так как дальними родственниками были.
Но братья его подкараулили. Дождались ночи темной осенней, провода у дома оборвали. Старик на улицу вышел, старуха в доме осталась. Скрутили они старика, нож к горлу приставили: пикнешь — убьем! — в дом потащили.
Заставили иконы с полки снимать. Старик говорит им: «Все берите, только одну икону оставьте, чтобы молиться мог…»
Старший брат засмеялся: «Нечего тебе, старик, молиться, пожил на белом свете, другим пожить дай… Ты вон ту икону из угла подай, которую припрятал…»
Все иконы забрали, у старухи цепочку с крестом сорвали, серьги из ушей вырвали, кольцо обручальное сняли.
Старик их по голосам узнал и говорит им:
— Что же ты, Федька, последнюю икону у меня забираешь?! Как я за твою грешную душу молиться буду?!
— Узнал ты меня, старик, плохо тебе будет, не жить тебе! — усмехнулся тот и старика ножом в грудь ударил.
— Нелюди! — выдохнули женщины. — Откуда такие звери берутся?!
— Все вещи из дома забрали, иконы в мешках вынесли. Но старик перед смертью их имена на стене написал… По тем именам их нашли, в логове скрутили…
Родители их, узнав, что они таким делом занимались, позора не вынесли и от сердечных мук в одночасье скончались, а те смерти их радовались и глумились.
— Да, разрушаются скрепы духовные, за ним тело человеческое разрушается… Так с человеком отдельным происходит и с народами целыми…
— Целые народы с лика земли сходят без следа… Закон нравственный свыше нам дан…
— Затянул, старик, басни, — махнул рукой Белай. — Доживу до твоих лет, тоже поучать начну… А теперь не время, кровь во мне кипит, сердце рвется…
Белай к бабам полез.
— Эх, девоньки-красавицы, Москва скоро, косы заплетайте, губы красьте, красоту наводите… Повеселимся в Москве, порадуемся!..
Целуйте меня, девки, красные!.. Целуйте, будьте ласковые…
— Отстань нелюбезный!
— Что ж так грубо отвечаешь?!
— Как спрашиваешь, так и отвечаем…
— Ох, смотрите у меня девки красные… От рук не отбивайтесь, шею не выгибайте… Не то шеюшку попригнем, по той шеюшке да ножичком острым проведем… Грудь белую примнем… Ну, столицушка, принимай вора! Эх, погуляем по Москве, себя покажем, людей попугаем… Долго будут помнить Белая!
Илюха с восторгом на Белая смотрел.
— Айда с нами, Илюха, дела делать… — хлопнул его по спине Белай. — Чего с работягами спину гнуть на новых русских корячиться… Мы тебе дело найдем, бабло срубим… Ты рассказывал, что обидели тебя, собаками затравили, денег не заплатили…
— Был такой случай, — покачал головой Илюха. — В прошлом году деньги за работу зажали… Я к хозяину пошел, он со мной говорить не стал, собак цепных спустил, всего искусали… Еле ноги унес, в больницу пришел, доктор раны зашивал…
— Мы найдем того злодея, что собаками тебя травил… Самого на цепь посадим, кольцами железными бренчать заставим…
Ты бренчи-бренчи, волчара, а мы послушаем…
Ты повой, а мы порадуемся…
Он стонать будет, а мы смеяться…
Все деньга отдаст, волчара травленный… Муки заставим испытать его, жилы вытянем, руки повыкрутим, ножичком повырежем…
Не робей, Илюха, смелым надо быть, нахрапистым.
Мы Маруху тебе найдем, губы облизывать будешь… Все завидовать тебе будут…
Эх, есть у меня одна на примете… Мед, а не девка… Огонь… Целует горячо!
Хотел Цыгану отдать, да скурвился Цыган, со старой бабой связался… Эх, увели Цыгана, увели друга… Ну я им покажу! Эх, ой-ся, ой-ся, ты меня не бойся… Я тебя не трону, ты не беспокойся…
— Не слушай, парень, речь вздорную, не ходи путем воровским, — старик Ледков сказал.
— Как вести, старик, когда травят со всех сторон?!
— Тебя травят, а ты зубы сожми, стойким будь…
— Опять нас учить будешь… — Белай глухо буркнул, зло на Ледкова посмотрел. — Иди чурочки вколачивай, а мы жить будем…
Эх, Илюха, песню давай споем:
Ты расти, расти калина, девка-малина!
Листочки резные, ягодки хмельные,
На холме, на горе, на студеной воде, при высокой траве.
А я веточку сорву, острый ножик наточу,
Острый ножик наточу, к девке красной подлечу.
Ты смотри на меня, девка красная,
Полюби вора, будь ласкова!
Не полюбишь, красоту свою сгубишь!
Острый ножичек возьму, шею белую пригну…
— Затянул тоску, — бабы его оборвали. — Словно волк в поле завыл!..
— Эй, бабы, давайте свою песню споем!
И запели бабы голосом высоким, за бабами мужики подхватили.
Высоко вознеслась песня русская, душа крылья распахнула, к небесам вознеслась, и там, с небес, мир обозрела…
Над широким полем жаворонок вьется,
В небе золотистом песня наша льется,
Ты вспорхни, вспорхни, жавороночек,
Вольной птичкой, вольной пташечкой,
Ты запой, запой, жавороночек,
Песнь веселую, а не грустную.
Чтоб мечта наша сбылась,
Чтоб судьба со счастьем сплелась,
Чтоб надежда с нами не разлучилась,
Чтобы радость сдружилась!
— Вот как петь надо!.. — бабы воскликнули.
Хороша русская песня, все в ней есть, и мечта, и надежда, и исповедь, кажется, самого сокровенного касается, сердце народное в песне бьется…
Слушаешь и диву даешься: как песня такая сложена, кто сложил ее, в слове и звуке выразил, какая сила и нежность, какая красота, какая чистота и искренность, какая сила потаенная…
Сама душа народная в ней живет…
И ты взлетаешь с песней и видишь Россию!..
Эх, Русь, Русь, какие песни ты сердцем своим сложила!.. Как поешь в минуту душевного откровения…
И нет украинца, нет белоруса, есть народ единый…
Представить на миг страшно, что окажешься в стране, где не услышишь русскую речь, не услышишь вольной русской песни, не увидишь доброго лица русского…
В этом лице и понимание, и милосердие, и сострадание, души человека коснулся, словно воды чистой напился…
С народом слился, с его горестями и печалями, с радостью и надеждой…
Нет, ничего мне на свете не надо!..
Дайте только в автобус с народом сесть, с народом русским по России проехать…