Глава 27

Среди женщин, севших в автобус, одна редкостной красотой отличалась.

Волосы светло-русые по плечам спадали, но прекрасное лицо было изуродовано шрамом.

Чтобы скрыть шрам, она голову низко опускала и глаза от людей отводила.

Внезапно дрожь по лицу пробегала, лицо бледнело, и блики огня глаза изнутри освещали.

Она была в лихорадочном состоянии и едва слышно повторяла: «Тонька моя милая… Где мне тебя найти?!»

— Ну что ты, милая?! Что ты, родная?! — утешали ее женщины. — Расскажи нам, горе свое поведай…

— Не себя мне жалко, — вздохнула она, — подругу свою закадычную…

Звали девушку Аленой Миловановой, и она тихим голосом рассказала свою историю.

Рассказ Алены Миловановой

Как фабрику у нас в городке закрыли, мы думать стали, как жить нам дальше.

Никто понять ничего не мог, голод начался, за целый день ни разу досыта не поешь: на мерзлой картошке и хлебе сидели.

Тут мы объявление в районной газете прочитали: «Набирается группа привлекательных девушек для работы в шоу-бизнесе за границей.

Не упустите свой шанс!" - в заголовке написано было.

Все в подробности расписано, девушки от восемнадцати до двадцати пяти лет, приятной наружности требовались,

Чтобы работу получить, вначале просмотр в Доме Культуры пройти следовало. Объявление потом несколько раз по радио повторили, голос мужской приятный объявление прочитал.

У нас дыхание перехватила: а вдруг возьмут нас?!

Мы с Тонькой Захаровой, подругой моей закадычной, решили на просмотр пойти, девчонки отговаривали нас, а мы ни в какую: пойдем и все, это наш шанс, больше такого в жизни не будет! Никто нас остановить не мог.

Да, мы с Тонькой подругами закадычными были, у меня никого ближе Тоньки не было. Мы с ней с детства дружили, в Дом культуры в кружки вместе ходили: она в музыкальном кружке занималась, голос у нее был удивительный низкий, а мне танцевать нравилось.

Я всякие танцы: и русскую, и польку, и современные танцы запросто станцевать могла. Заводная была, ноги сами собой двигались, без устали весь день танцевать могла, все говорили, что у меня талант, другие уставали, а я нет.

Гибкая была, и тело в ритм музыке гармонично двигалось.

Я даже в областное училище культуры поступила, на хореографическое училась, а Тонька на музыкальном, но тут разруха началась, понять ничего невозможно, народ в панике мечется, деньги обесценились, в магазинах пусто, со всех сторон крики, слезы, отчаяние.

Мы с Тонькой в общежитии в соцгородке на краю города жили, на одной кровати спали. В общежитии не топили, мы всю одежду на себя наваливали и так спали. Возле общежития овощной магазин был, мы листьями капусты и картошку возле магазина собирали, суп из капусты варили.

Тут объявление в газете дали: «Приглашаются девушки приятной наружности на просмотр с целью дальнейшего трудоустройства в лучшие клубы Европы и Америки».

У нас сердце замерло: а вдруг возьмут нас?! Счастье какое! Мать и братишек накормим, от смерти голодной спасем.

Что делать нам было?! Фабрику нашу закрыли, цеха в аренду сдали, мать швея искусная была, без работы сидела, отец запил.

Он был слесарь высшего разряда, станки налаживал, руки у него золотые, а его за ворота фабрики новые хозяева выбросили.

Братишки-погодки трех и четырех лет были, сестра годовалая в кроватке лежала. У Тоньки бабушка старая на руках осталась, одна Тонька была, сирота круглая.

Мать на меня как на спасительницу смотрит: иди, Аленушка, иди, милая, спаси нас, родная… Ты надежда наша единственная…

Мы с Тонькой на просмотр записались, кастингом по-иностранному называется.

Тонька красивая была, мечтательная, глаза у нее серые с поволокой, как будто из другого мира на мир смотрят, мечтает о чем-то и так смотрит проникновенно, что сердце замирает.

Любила я ее, ближе сестры родной она мне была.

— О чем ты мечтаешь, Тоня? — я ее спрашиваю.

— Я о любви, Аленушка, мечтаю, чтоб встретился мне добрый человек, который полюбит меня, а я ему душу открою и много-много детей рожу, и будем мы жить долго и счастливо. Я бы с таким человеком тысячу лет жить могла и в горе, и в радости с ним быть…

Она пела хорошо, с детских лет в хоре выступала. Могла и сама спеть и так душевно у нее получалось, голос низкий из груди лился, за душу брал, и все она в мечтах жила, над миром парила…

Русские, украинские песни задушевно так пела, что плакать хотелось…

Мы с замиранием сердца ответа ждали. На другой день нам позвонили и сказали, чтобы мы на просмотр в Дом культуры пришли. Там много девчонок со всей области собралось, из самых дальних деревень приехали, в коридоре толчея страшная.

Наконец нас по очереди вызвали.

Я вместе с Тонькой в зал вошла. Зал большой, сцена высокая, перед ней ряды кресел. Несколько человек в первом ряду сидели, люди интеллигентные и разговаривают вежливо, в журнал аккуратно записывают.

— Здравствуйте, девушки! Как вас зовут? — мужчина интеллигентный в очках с нами поздоровался, Игорем Станиславовичем, его звали. — Представьтесь нам, пожалуйста…

Мы в один голос отвечаем:

— Тонька и Алена…

— Ну, вот и хорошо, познакомились, — Игорь Станиславович сказал, очечки поправил. — Покажите нам, что вы умеете, девушки, а мы на вас посмотрим и решим…

Я сказала, что танцевать умею.

— Вот и станцуй нам, Алена…

Я на сцену вышла, вначале русскую станцевала, а потом современный танец, который специально для просмотра выучила. Мать мне платье красивое для просмотра сшила.

— Довольно, — они говорят, -видим мы, что танцевать ты умеешь… Русский стиль сейчас в моде, на него спрос есть…

Я им сразу понравилась, они на меня глаз положили, а Тоньку вначале брать не хотели: странная, говорят, подруга у тебя, как будто не от мира сего…

— Как хотите, я без Тоньки не поеду… Или вместе берите, или мы здесь останемся… Проживем как-нибудь, нам не впервой… Мы с ней как сестры родные…

Они совещаться стали, говорили что-то между собой, мы на сцене были, все слышали…

— Ну, ладно, что с вами поделаешь, если вы такие неразлучные, поезжайте вдвоем… Только зарплату мы вам срежем…

— Мы на все согласны!.. — кричим, в ладоши хлопаем.

Потом всех нас в зале собрали и лекцию о культуре поведения за границей прочитали.

Игорь Станиславович напутственную речь произнес, мы контракт подписали, оркестр заиграл.

— Вы, девушки, за границу едете, на вас весь мир смотрит, оправдайте наше доверие, ведите себя так, чтобы нам за вас краснеть не пришлось…

По миру поездите, на мир посмотрите…

Потом женщина из районного отдела образования в строгом костюме выступила:

— Мы, девочки, вам путевку в жизнь даем… Перед вами весь мир открывается… Вы о такой работе мечтать не могли, век нам благодарны будете…

Мы на вас надеемся, не подведите нас…

Мы обнимаемся, целуем друг друга:

— Ну, Тонька, вот и на нашей улице праздник! Какие мы с тобой счастливые… Поедем, денег заработаем, родных от голода спасем…

Но Тонька не особенно радостная была, видно, сердце ее беду предчувствовало.

— Если б не ты, Аленушка, не взяли меня… — тихо шепчет.

— О чем говоришь, милая, я без тебя никуда не поеду… Мы с тобой всегда вместе будем…

Нам по тысяче рублей аванса выдали, я таких денег сроду не видела, печенья, конфет накупила, апельсинов, яблок, зефир в шоколаде. Мать радостно на нас смотрит, глаза сияют, братишки апельсины едят, только у отца печаль в глазах затаилась.

— Ох, Алена, загубишь ты себя! — отец головой покачал.

— Что ты папа?! — кричу я. — Где наша не пропадала?! Прорвемся! Не в таких переделках бывали… Чего раньше времени руки опускать?!

Помнишь, как ты в Афгане воевал…

Он головой качает:

— Я Родину от врагов защищал, а ты куда едешь?!

— Не горюй, папа, прорвемся!

Нас в Одессе на пароход погрузили, в трюм на нижнюю палубу собрали, девочек много было: украинки, молдаванки, из Прибалтики девчонки были… Провожатые в каюты сели.

— Сидите тихо и не высовывайтесь, — нам провожатые говорят, — чтобы никто вас не видел, и никому не говорите, куда вы направляетесь…

Игорь Станиславович очечки поправлял, разговаривал вежливо.

Поздно ночью корабль из порта вышел.

По морю плыли, качало сильно. Я первый раз в жизни море увидела.

Оконце было маленькое под потолком проделано, и мы по очереди к оконцу этому подходили. Девчонки друг другу руки подавали, и мы на море смотрели.

На третьи сутки в Стамбул пришли: город огромный на двух берегу стоит, минареты в небо упираются, в порту кораблей множество.

Корабль наш разгружаться стал.

Нам сказали, чтобы мы тихо себя вели, капитан с таможенниками договариваться стал, чтобы нас пропустили.

Долго договаривался, наконец, договорился, какие-то бумаги передал, таможенники ушли.

Потом еще какие-то люди подошли, быстро-быстро разговаривать стали, руками размахивают.

Наши провожатые им фотографии стали показывать:

— Гюйзель, русская газель красив очень, — говорят.

Спор у них меж собой вышел, никто друг другу уступать не хотел. Я вижу, что турки злятся, уходить собрались, вернулись, плюнули, деньги отсчитали. Игорь Станиславович какие-то бумаги подписал и стопку наших паспортов туркам передал.

Нас провожатые из трюма вывели, к новым людям подвели и сказали, что они теперь нами распоряжаться будут, их слушаться во всем надо.

Игорь Станиславович нам удачи пожелал, всем руки пожал: «Вот девушки, я на широкую дорогу вас вывел, теперь все от вас зависит…»

Больше мы провожатых не видели, только потом узнали, что они посредниками были, завербовали нас и с рук на руки передали.

Местные нас внимательно осмотрели, сказали, что паспорта в конце контракта отдадут: «Теперь вы отработать должны, мы деньги в вас вложили… Когда отработаете, паспорта вернем…»

Отвезли нас на край города: на холме дома стояли, забором проволочным окруженные. У ворот охранник в будке сидел, собаки по двору бегают.

В маленькие комнатки нас по одной поселили.

На другой день хозяева говорят: «Девушки, мы в вас деньги вложили, теперь вы отработать должны… Это бизнес… За вас калым заплачен…»

Вечером гости к нам приходили, нас за ширму прятали, только лицо показывали: «Якши, якши, русский газель, — говорили. -

Русский девушек приятный очень, свежий товар…"

Гости плату вносили, и мы танцевать выходили. Гости за столиками вокруг нас сидели, щербет и соки пили.

Один турок в меня влюбился, совсем молоденький, он дальним родственником хозяевам приходился, почти мальчик, глазенки черные, блестящие, на меня, не отрываясь, смотрит, Эльдаром звали.

Он часто ко мне приходил, на два часа меня брал, ничего не делал, только на меня смотрел или танцевать просил. Я для него наряжалась и танцевала. Он меня разговаривать по-турецки учил, и я понемногу их слова понимать стала.

Да, он хороший был, а другие противные, старые, на губах слюна, руки трясутся.

Один старик, Ильхан, особенно противный был: старый, нос крючком, ко мне целоваться лез.

Я его оттолкнула, он крик поднял. Хозяева говорят: «Почему невежливо с гостем разговариваешь?! Он господин важный, власть имеет большую, а ты грубо себя с ним ведешь…»

— Терпеть не могу вашего Ильхана… Мы не за тем сюда ехали, вы мне работу дайте, как в контракте написано…

Старик на Тоньку глаз положил: женюсь, говорит, на тебе, Тонька, хозяйкой в доме сделаю, все твоим будет… Первой женой у меня будешь…

А Тонька мягкая, доверчивая была, отказать ему не могла.

Я не выдержала, на старика бросилась, в волосы ему вцепилась, кричу: всех вас на чистую воду выведу, притон ваш разгоню…

Меня охранники на пол повалили, бить стали, лицо ножом порезали.

Посадили меня в карцер, кусок хлеба и кружку воды в день давали, подстилку в угол бросили.

Просидела я карцере несколько день, ночью слышу, кто-то в дверь стучится.

Смотрю, это Эльдар мой пришел.

— Тебе бежать надо, Алена… — шепчет он. — Они плохое с тобой сделать замышляют, старик их подговаривает…

Он деньги большие заплатил, людей нанял, охранники их впустить согласились.

Вот тебе одежда и денег немного, беги, я собак запер… Только времени не теряй, иначе плохо будет…

Мы с Тонькой из дома выбежали… С холма спускаться стали, слышим, погоня за нами сзади началась, собаки залаяли.

Тонька из сил выбиваться стала, я за собой ее тащу.

— Нет, Аленушка милая… Сил моих больше нет… Не могу я… Беги одна…

— Еще немного, родная, самая малость осталась, — прошу ее. — Я тебя не брошу…

— Беги, Аленушка, беги, милая… Вырвешься, помощь мне подашь, из неволи вырвешь… Мне они ничего не сделают, а ты пропадешь…

Слышим, погоня нас настигает, я вперед бросилась, с холма скатилась, всю одежду на себе порвала, какими-то переулками к порту выбежала.

У причала корабль стоял, я русскую речь услышала:

— Братцы родненькие мои, помогите! — кричу. — Спасите меня…

Мне трап бросили, я по трапу на корабль вбежала, на палубе сознание потеряла, ноги мои подкосились:

— Братцы, родненькие вы мои, милые, — в бреду шепчу. — Ненаглядные мои… Как же я рада…

— у самой слезы по щекам текут.

У меня ноги подкосились, моряки меня на руки подхватили.

Сознание я потеряла и до самого Новороссийска в бреду лежала…

Да, я вырвалась, а Тонька там осталась… — вздохнула Алена. — Она мне каждую ночь снится, глаза ее печальные, в душу глядящие…

Сердце кровью обливается, когда ее вспоминаю…

Где найти ее, не знаю…

— Ну что ты, милая, что ты, родная?! — женщины ее утешали. — Вызволишь ты подругу свою закадычную…

Алена низко голову склонила.

…

Все ближе и ближе Москва…

Все сильнее сердце бьется: то сожмется испуганной птицей, то встрепенется, ввысь устремится, надеждой окрыленное.

В самые небеса взлетит, жавороночком легкокрылым завьется…

Песенкой звонкой зальется…

Уж Петушки за спиной остались, Покров, Киржач, Кольчугино миновали…

— Ну, мужики, скоро Москва!

— Москва?! — выдохнул народ.

— Неужто, Москва?!

— Она самая!

— Мо-о-сква!

— Громадина!

И взвилось над народом слово емкое, слово громадное, всеохватное: «Москва! Москва-матушка!»

— До-бра-лись!

— Доехали, мужики!

— Добрались, бабы…

И трудно было поверить, что это, в самом деле, Москва.

Мужики на баб как прежде уже не смотрели: забота глаза притушила.

— Что же вы, мужики, баб своих бросили?! Слова ласкового на прощание не скажете?!

Или от слова ласкового обеднеете?!

Пригорюнились бабы, приуныли, милые, словно цветы закрылись, сердце сжалось: как же так, ехали вместе, как родные все были и вдруг в разные стороны побежали?!

Обиделись бабы, приуныли милые, глаза потухли, губы сжались…

Не васильки нежные, не ромашки доверчивые, взор радующие, завяли, приуныли, морщины возле губ легли.

Согнулись бабы, да тут же выпрямились, глазами лихо блеснули, обиду переборов: эх, мужики, мужики, вы стойкие, а мы еще стойче вас… Вы крепкие, а мы крепче вас…

Не смирите вы нас… Вот так-то, не поддадимся мы вам!..

Известно, что на Руси бабы мужиков крепче!..

— Ну, прощевай, браток Ваня!

— Прощевай, сестрица Маня…

— Прости, если что не так, люблю я тебя…

— И я тебя люблю…

— Не поминай лихом!..

— Может, свидимся?!

— Может, и свидимся, друг милый… Весточку дай…

И подхватило народ, и понесло по могучей жизнь-реке… Несколько раз перевернуло, ударило, но крепкий деревенский люд стойку держал: где увернулся, где сам плечо подставил и — глянь! — пошел, пошел!..

Крепок русский человек, его не сомнешь, он за себя постоять сумеет…

— Ну, мужики, уговор — вместе держаться будем, — сказал Федорыч, — в разные стороны не разбегаться…

— Все месте! — как один ответили мужики. — Как пальцы на одной руке… Поодиночке пропадем…

— Один в поле не воин…

— За себя и других стоять надо…

— Прощай, Славка!.. Найди нам правду…

— Найду, мужики…

— Не упускай ее, крепко держи… Она ведь как птица: вылетит — не поймаешь…

— Обещаю, мужики… — Славка зарок дал.

А бабы торговые сумки подхватили.

Подхватили бабы сумы руками могучими словно перышки легкие.

Подхватили бабы сумки-сумищи, на тележки скрипучие взгромоздили, и пошли скрипеть тележки по московским

мостовым.

Скрипят тележки, на судьбу свою жалуются, но не скрипят бабы, на судьбу не жалуются, в них сама жизнь кипит, всей Руси сердце бьется…

— Эй, бабы, нас с собой возьмите! — кричат мужики.

— Отстаньте, мужики, не до вас теперь!

— Не пропадайте, бабы!

— Не пропадем, мужики!

— Прощайте, бабы!

— Прорвемся… Себя в обиду не дадим, один за одного держаться будем… Москву покорим…

— Счастья вам!.. Низкий поклон…

На доброте вашей вся Россия стоит и веками стоять будет!..

Прокопьевна к внуку Кольке собралась в бригаду войск, что страну от врагов защищают.

— Дай я тебя поцелую, милок! — к Славке прижалась. — Прости, старую, если что не так, если словом грубым обидела…

— Да что ты, Прокопьевна, мы люди обид не держим…

— Прости старую… На-ка, вот колобков на дорогу возьми, — Прокопьевна узелок протянула.

Не отказывай старухе, ты ведь мне как родной…

— Спасибо тебе…

— Тебе спасибо за то, что в целости-сохранности доставил…

— Доставил, как положено… Порядок в танковых войсках… Кольке привет передавай, пусть Родину бережет!..

— Передам, милок, передам… Ну-ка, нагнись, дай слово верное сказать…

— Чего тебе?!

Прокопьевна в ухо шепнула:

— На Любке женись! Девка в самом соку, замуж выходить надо… Смотри, не упусти! Хороша девка, а то переспеет… Детей рожать пора, отцом становиться!..

— Да, я хоть сейчас, — махнул рукой Славка. — За нами не заржавеет!..

Но Любка на принцип пошла: «Пока боярина злобного не отыщешь, замуж за тебя не пойду!..»

— Где я боярина этого найду?! — Славка кричит.

— Это уж тебе, милый друг, решать! Слово дал — держи…

…

Народ к расписанию пошел: как обратно добираться будем?!

Автобус Москва — Южа отправляется с Щелковского автовокзала ежедневно в 14:30…

— А цены-то, цены… Эх, ма… В такую даль забрались!.. До Южи родимой 500 верст… Как жить-то будем…

— От 800 до 1250 рублей…

— Где такие деньги найти?!

— Ничего, мужики, не горюйте… Не за тем приехали, чтобы сразу вертаться…

Конец части 2