Часть 3_Глава 28

Да, это была Москва…

М-о-сква!

Слово емкое, всеохватное…

Вся Россия в этом слове великом!

Автобусы со всех концов России прибыли: Нижний, Ярославль, Кострома, Тверь, Казань…

Города большие и малые вокруг себя Москва собрала…

Из Торжка — славного городка автобус прикатил…

Эй, Торжок, золотой рожок, дай на рожке поиграть! Славно было бы на рожке поиграть…

Да как тут поиграешь, когда злобного Боярина искать надо…

А Боярина рыжего не видать… Боярина рыжего не слыхать… Нет нигде…

Где эти бояре проживают?!

От народа скрываются…

Вон таджик на тротуаре сидит, тюбетеечкой замызганной голову прикрыл, руку дрожащую перед собой вытянул, милостыню просит.

Рядом детишек выводок вьется, ручонки маленькие протягивают, глазенками черными сверкают: помогите, люди добрые, на хлебушек дайте!

Кто даст, а кто мимо пройдет…

Возле таджика баночка жестяная стоит, в ней медяки, рукой сердобольной брошенные.

— Не густо у него медяков, эх, не густо! — Славка подумал. — На буханку хлеба не хватит… — десять рублей в банку бросил.

Звякнула монета о донышко, с мелкими монетами рядышком легла.

Таджик карие глаза поднял, с благодарностью на Славку посмотрел: спасибо, брат!

Сидит таджик, молитву читает: коричневое лицо морщинами изборождено, словно плугом морщины проведены.

Эх, таджик, таджик, кто борозды на твоем лице провел, кто след оставил?!

Нужда борозды провела, забота словно плугом глубокий след оставила, заботой лицо перепахано, жизнь борозды провела.

Горы и долины на лице твоем, небо родины в глазах твоих карих.

Увидишь ли родину снова?! Куляб, Пяндж бурный, отроги Памира…

Обнимешь ли отца и мать, сестер и братьев своих?!

Молчит таджик, голову опустил, нет ответа.

Вон казах тележку толкает, доверху нагружена тележка скарбом немудреным, в дальние страны собрался казах.

В какие дальние страны собрался казах, повелитель степей?!

Отчего степь бросил вольную, юрту родную свою?! Или дом родимый не мил тебе?! Иль не хочешь скакать с табунами вольными по степи бескрайней, пить кумыс терпкий, рожать детей крепких…

Нет юрты моей, нет дома отчего, ускакал табун мой вольный…

Дорога бетонная из конца в конец по степи проложена, по ней фуры длинномерные из Китая в Европу мчатся…

Юркие вьетнамцы телефонами торгуют.

Все на русский лад зовутся: Вити, Коли, Вани… У них на рынке склады, обувью и ширпотребом заваленные: весь Китай, вся Азия беспредельная теперь в Россию товар свой везет, здесь продает, барыш получает.

Индусы зубами белыми сверкают, бусы разноцветные на одеяле разложили: налетай, покупай, девушек украшай, все каменья драгоценные перед

тобой.

Мужик заскорузлый вазу огроменную из Гусь- Хрустального приволок, цены бы той вазе не было, в Эрмитаж выставляй, народ удивляй — недаром Гусем Хрустальным зовется — да вот беда: ваза с краем отбитым.

Купи, мил человек, за полцены отдам! — слезно просит. — Детишек кормить надо!..

Кто-то травой из-под полы торгует: одной рукой урюк сушеный, а другой — зелье тлетворное продает.

Тут же беляши в масле весело жарятся, чебуреки, всякая снедь на скорую руку готовится, узбек ловко шаурму нарезает: ножичком чик-чик — готова шаурма, получай!

Везде ларьки, лавки, лотки-лоточки, на каждом свободном месте то лоток, то ларек, то забегаловка…

Москва — торжище великое, все покупается, все продается, из рук в руки передается, здесь чувствам места нет…

Все вокруг вертится, суетится, люди бегут, сшибают друг друга, вскакивают, снова бегут.

«Руки никто друг другу не подаст, — думает Славка, — слова доброго не скажет…

В пасть целиком запихнуть норовят… Словно окушки на озере, — думает Славка. — Только окушки пескарей глотают, а эти ближнего своего норовят заглотить…

Попробуй на чужое место сунься?! Вмиг руку отхватят!"

Вдруг завыла, закричала девка, ее сутенер по лицу бьет: почему оброк не платишь?!

Милиционеры, ребята рослые, из-под Владимира, за порядком следят, словно дружинники князя, дань собирают, на крики и слезы внимания не обращают.

Кому какое дело?!

Вон монгол косматый на скамье сидит, ноги в рваных бахилах вытянул, глазами узкими, точно из щелей, на людей смотрит.

Зло смотрит монгол, глаза стрелы мечут…

Эй, монгол, что задумал ты, что за мысли в голове твоей словно кони скачут?!

Где конь твой верный?! Где стойбище родовое?!

Разорено мое стойбище родовое, пал скакун мой верный, нет юрты отцовской…

Теперь весь мир кочевье мое, вся земля мой дом, пустил стрелу, а куда упадет — не знаю…

Грузины у ларьков с цветами важно расхаживают, словно властелины гор, за стеклянной витриной цветы в вазах расставлены.

Вон новую партию цветов из Эквадора и Голландии на крыльях доставили, грузины словно детей цветы пеленают.

— Чем не жизнь?! — Славка думает. — Двух-трех Манек русских в ларек посади, товар подвози, выручку считай…

Это тебе не баранку вертеть… Потеть не надо!..

Перемешался весь мир в котле громадном, все страны и народы…

Но всех крупнее вывески на лавках менял: выгодно стало деньгами торговать, из рук в руки передавать.

Людишки ушлые давно сообразили, лавки меняльные на каждом углу поставили. Дядей бровастых с долларов в другие монеты ловко переводят.

Купил по одной цене, продал по другой, всегда в прибыли останешься. Хмурятся дяди, но вида не подают.

У простого человека голова кругом идет: где ему за круговертью этой успеть?!

Как в хаосе уцелеть?! Себя не потерять, человеком остаться?!

А Боярина не видать, Боярина не слыхать…

Где ты, Боярин злобный?!

Отзовись…

Где ты, Боярин наглый?!

Покажись…

Раньше из телевизора не вылезал, теперь нет нигде…

Славка к чебуречной пошел, друг Абдулла крикнул весело:

— Славка, брат, с приездом тебя!.. Как добрался?!

— С ветерком домчались!

— Как Южа твоя, городок маленький?!

— Стоит, держится…

— Тебе с чем шаурму положить, с курицей или мясом?! — Абдулла глазами сверкает.

Славка рукой махнул

— С курицей давай…

Абдулла ножичком ловко: чик-чик! — мясо отрезал в блин положил.

— Тебе фокусником, Абдулла, работать надо!

Абдулла засмеялся, мясо ловко в блин завернул, перчиком посыпал, кетчупом полил: «Кушай, Славка!»

Славка понимает — всем жить надо: у Абдуллы детей трое мал мала меньше, жена с четвертым ходит. Россия всех принимает, всем кров дает.

— Спасибо тебе, Абдулла…

— И тебе чтоб удача в руки пришла…

Пошел Славка дальше по вокзалу, народ осматривает, у самого одна мысль на уме: где Боярина этого найти?

Как в толчее такой разыскать?!

Людей тьма, а ни одного лица не видно… Где они, эти бояре, проживают?!

Может, объявление по вокзалу дать?! Откликнется? Только едва ли…

Всюду речь разноплеменная со всей Азии и Европы народ собран: Кырк- Орк, Алхан-кары, Караул-каба… Яксык… Буругун темин… Саки байрун…

— Баран?! Сам ты баран плешивый! Смотри, народ не задевай!

Белай ни с кем из народа не попрощался: пришел незваный, ушел, не помянутый…

Его дружки в машине поджидали, зубами калеными сверкали.

Белай к таджику подошел, спросил что-то, зубы оскалил, таджик головой качнул: нет!

Банку со злобой пнул Белай, деньги во все стороны разлетелись, дети за деньгами бросились: считай теперь!

— Дурной человек, — сказал таджик спокойно, тюбетейку поправил. — Совсем дурной… Злой человек…

Идет Славка, вокзал осматривает, на народ поглядывает.

Глядит, мальцы-огольцы в подворотне стоят. Стоят мальцы-огольцы, на народ глазеют, над народом потешаются, добычу высматривают.

Подходит Славка к мальцам:

— Здорово, мальцы, здорово, огольцы!

— Здорово, коли не шутишь…

— Чем занимаетесь, мальцы? Кого стережете, огольцы?!

— Да ротозеем, на народ приезжий глазеем… Над народом потешаемся, чего взять задарма смекаем…

— Не видали ли вы боярина?!

— Какого еще боярина?! Мы сами меж собой боярами зовемся…

— А того, что народ обобрал, свет у народа забрал…

Встрепенулись огольцы, побледнели мальцы, во все стороны от Славки, словно воробьи, прыснули.

Поймал Славка самого маленького мальца, задрожал малец, взмолился оголец:

— Ты нас не спрашивай, не выведывай… Ни о каком боярине не слыхали, в лицо его не видали… Я сирота неприкаянный, всеми обиженный, на углу стою, удачу ловлю, авось, подвернется что…

— Чего испугался, оголец, чего встрепенулся, малец, только узнать ведь хотел…

— Ступай отсюда подобру-поздорову… Нам жизнь дорога!

Вырвался оголец, убежал малец, за ларьками спрятался.

«Ну, и дела! — Славка думает. — Чего испугались, чего попрятались?!»

Идет дальше.

Видит, девушки в ряд стоят, одежду, платья продают, на руки товар выложили, покупателей зазывают:

— Подходите, люди добрые! Товар берите, платья, платки, сарафаны ситцевые цветастые, себя наряжайте, друзьям угождайте…

Подошел Славка к девушкам, улыбнулся:

— Эй, вы, девушки-красавицы, доброго вам здравия!

— И тебе, молодец, удача, чтоб в руку шла!

— Не знаете, девушки, где Боярина найти?

— Какого еще Боярина?! Мы сами бы от боярина не отказались! — девушки засмеялись, смех серебром рассыпали. — Найди нам молодого боярина, мы торговать бросим, хоромы у него попросим…

— А того Боярина рыжего, что свет у бабки отключил…

Побледнели девушки, задрожали девушки, как листва на осине:

— Уходи от нас подобру-поздорову… Знать ничего не знаем, ведать ничего не ведаем… Иди от нас своей дорогой!

Мы девушки подневольные, нам товар дали и торговать велели, больше ничего не знаем, ничего не ведаем. Ты оставь нас, добрый молодец, торговлю не мути, дальше иди. Вон у стрельца спроси, может, он знает…

Идет навстречу стрелец — удалой, молодец, ус покусывает, на девушек с прищуром поглядывает.

— Эй, стрелец, военный делец, не скажешь, где Боярин проживает? Где дом его каменный стоит, где он сам обитает, просителей принимает?!

Нахмурился стрелец, из-под бровей глянул сердито:

— Не спрашивай меня, не выведывай, ничего тебе не скажу… Напустит на меня слуг Боярин, пытать станет. На кол посадит… У купца спроси, он все дела в государстве знает, он тебе правду скажет…

— Здорово, купец, торговый делец! — Славка кричит, купца зовет.

— Здорово, коли не шутишь! Откуда сам будешь?!

— Да Южи, городка махонького, неприметного, таких сотни на Руси… Не скажешь, где Боярина найти?

— Какого тебе Боярина надобно?

— Да который свет у народа украл…

Загудел купец, заухал, как бочка стоведерная:

— Ничего не скажу, проваливай отсюда подобру-поздорову!

— Он свет у народа отключил, в темноте народ держит…

— А мне что за дело?!

В лавке спрятался купец, дверь железную скобой закрыл, над книгой амбарной склонился, в счет денег погрузился.

Барыши считает, в книге отмечает, счет деньгам примечает, где убыль, где прибыль смекает, ни до чего ему дела нет…

«Ну, и дела, — думает Славка. — В одном мире живем, а словно чужие друг другу…»

Приуныл Славка, голову повесил.

Глядь, навстречу старушонка махонькая с котомочкой дерюжной ковыляет, плащом длиннополым мостовую подметает.

Весь плащ в заплатах, заплатки нитками криво пришиты.

Старушонка перед Славкой остановилась, руку морщинистую дрожащую протянула:

— Подай милостыню, сынок, три дня не ела, крошки хлеба во рту не держала… Пособи, чем можешь…

Славка в карманах порылся, деньги последние старухе в пригоршню высыпал:

— Возьми, бабушка, на хлебушек себе…

— Вот спасибо, уважил старую… Руку помощи протянул, не побрезговал… — старушонка на Славку голубыми глазами посмотрела. — Что ж ты, соколик, не весел, буйну голову повесил?! Какая заботушка молодца одолела, сердце тревогой наполнила?

Обидел кто, или милая в любви-ласке отказала?! Поведай кручинушку…

— Есть у меня, бабушка, забота, не знаю, как с той заботой справиться. Слово я дал, Боярина злобного найти…

— Какого Боярина?

— Который свет у народа украл, народ в темноте держит…

— Слово дал — держать надо…

— Да не знаю, где Боярина найти рыжего, наглого…

— Ну, это горе — не горькое, этому горю помочь можно, — старушка улыбнулась…

— Научи, бабушка…

— Обитает Боярин в башне высокой, к той башне ни пройти, ни проехать… Слуги верные башню стерегут, он к башне на коне-летунце космическом подлетает…

— Как же мне до него добраться?!

— Вот яблочки молодильные, они тебе помогут…

Старушка в котомке порылась, три яблока завалявшихся из котомки вытащила. Такие яблоки на дикарках растут, люди добрые их стороной обходят.

— Держи, добрый молодец!

— Ты что, старая, мне суешь?!

— Не смотри, что яблочки завалявшиеся, они тебе помогут… Не побрезгуй, соколик…

— С ума спятила?! Что я с этими яблоками делать буду?! — Славка ошалело на старуху смотрит.

— Эти яблочки не простые, а волшебные, они силу дают… Кто съест яблочки, тот любовь-ласку узнает…

Давно Боярин за этими яблоками охотится…

Тяжко болен Боярин, никто его на свете не любит, любовь-радость не дает, оттого и злобствует, на людей люто бросается…

— Только ты на рожон с Боярином не лезь … Ты в карты с ним на яблочки сыграй… Любит он в карты играть… Вначале поддайся, а потом выигрывай, дело свое делай… Только печать пусть поставит заветную, что от слов своих не откажется…

— Какую еще печать?!

— Есть у него печать заветная, что у самого сердца лежит, он с ней никогда не расстается, за пазухой держит. Как печать поставит, так и дело сделаешь… Никто той печати отменить не может… Такая сила в печати той есть…

Смотрит Славка на старушку, глазам своим не верит: то ли правду говорит, то ли голову морочит.

— Где сыскать мне Боярина злобного?

— Ноги сами молодца приведут… Вон и краля твоя разлюбезная, прикатила… Не плошай, молодец!

— Куда ты, бабушка?!

Огляделся Славка, а старушки уж нет нигде… Как сквозь землю провалилась…

Ну, да ладно… Где наша не пропадала?! — Славка рукой махнул, яблоки в карман сунул: авось, пригодятся!

Тут Алина на лимузине подкатила.

На тротуар лимузин выкатила, народ растолкала: расступись народишко замухрышный, голь перекатная…

Вы чего, людишки безмозглые на тротуар встали, на тротуаре топчитесь?! Здесь машина моя стоять будет! А захочу и сама встану…

Из лимузина Алина не вышла, только ножку белую из двери выставила — любуйтесь люди добрые на мою ножку белую, о красоте лица догадывайтесь, а личико свое никому не покажу.

Только мил дружок личико мое увидит! Мил дружок и разует, и разденет, на кровать уложит, целовать-ласкать будет.

Абдулла ножку точеную увидел, голову вскинул, языком зацокал: «Вах, кароша ножка! Вах, карош девушка!»

Эх, хороша у Алины ножка: ножка белая, точеная, на каблучке высоком, каждый такую ножку подержать рад.

Голубые прожилки по ножке бежит, словно ожерелье жилка вьется, кровь в жилке бьется.

— Вах, карош девка, вах, карош! — цокает языком Абдулла. — Карош девка! А лимузин еще лучше… Вах, какой лизмузин… Словно поезд царский… Но и девка карош! Вах, хорош!.. Я б на такой машине в рай въехал, цветы срывал, девушек целовал…

— Ну, наконец-то, явиться соизволил, — промолвила сурово Алина, руку для поцелуя вытянула. — Чего так долго?!

— Да, в пути задержался, — махнул рукой Славка. — Сама знаешь дороги наши… Ямы да колдобины… Балаболят, а исправить толку нет… Тормоза барахлили, колодки стучали… Володя Бурмакин в Палехе засел, изловить хотел…

— Тормоза барахлили?! Колодки стучали? Вова изловить хотел… Эх ты, когда ума-разума наберешься, баранку бросишь, жить по-человечески станешь?!

— Да, пора уж… Надоело все…

— Бросай! Сколько раз тебе говорила… В Москву переезжай…

— Ну, и брошу! — махнул рукой Славка, а сам глаза в сторону отводит.

— Ты гадость эту не ешь, — Алина на шаурму показала. — Выброси или бомжу отдай…

— Абдулла обидится…

— Ничего не обидится, Абдулла твой… Очень нужно на всяких … обижаться…

Алина шаурму выхватила, на тротуар бросила.

На шаурму нищие, точно птицы хищные налетели, на куски разорвали, с криками друг на друга набросились; драться принялись, одежду разорвали.

— Ну зачем так, Алина?! Они же люди… Отцы-матери у них есть, детьми были…

— Где ты людей видел?! В машину садись быстрей, — говорит Алина. — Меня клиент важный ждет…

— Какой еще клиент?

— Важный клиент, он ждать не любит…

— Ну, и занимайся своим клиентом…

— Ты чего неласковый такой?! Целый месяц не виделись, а ты словно чужой: слова ласкового не скажешь, не приголубишь, не приласкаешь… Разонравилась?! — Алина к Славке ластится, платье расстегнула, грудь белую с сосками розовыми показала.

— Целуй быстрей!

— Не до ласки теперь…

— Да, что с тобой?! Белены объелся…

— Ничего особенного…

— Я же вижу, что-то случилось… Чего насупился, чего грустишь?!

— Как мне не грустить, Алина?! Боярин лютый у народа свет отключили, вся деревня в темноте сидит…

— Подумаешь, свет отключили?! — Алина рукой махнула. — Эка беда… Пусть в темноте поживут, лучинку пожгут, им не привыкать… Во все времена так жили…

— Как это во тьме поживут?! Как лучинку пожгут?! Да, ты понимаешь, что говоришь?! Люди без света сидят, а ей хоть бы что…

Человек без света жить не может…

— Эх, Славка, простофиля ты, ничего в жизни не понимаешь, ничему не научился… Как был простаком, так и остался…

— Таким уж уродился…

— Воспитывать тебя надо, уму-разуму учить…

— Вот и воспитывай…

— Буду воспитывать, буду просвещать… Поехали! — Алина водителю приказала, пуговицы на платье застегнула, грудь белую под платье спрятала.

Сирену на полную мощность включили.

Взвыла сирена, словно волк голодный, машина с места рванула, другие машины распугав.

Машины мелкие от лимузина шарахнулись, как плотва от щуки.

Чудеса, да и только!

На Садовое кольцо выкатили, милиционер руку к козырьку приложил, честь отдал; через двадцать минут на Арбате были.

— Вот мы и дома! — Алина воскликнула. — Ох, соскучилась я по тебе… Раздевайся… Мы с тобой перепихнуться успеем…

— Тебя клиент ждет…

— Подождет… Я по тебе соскучилась… Ты меня не ласкал, не целовал… — Алина рубашку со Славки стаскивает.

— Ой, Славка, сколько дней не виделись, сколько ночек не миловались…

Ночки не спала, о тебе мечтала, во сне видела!..

Подбрось меня к звездам ясным, на коне огненном скакать хочу, любовь-радость чувствовать…

Прильнула Алина к Славке, смехом звончатым серебряным заливается, грудью розовой прижимается…

Кровать дубовая ходуном ходит…