Глава 6

Скоро места родные, — прошептал Степка. — Каждый уголок здесь знаком, каждый кустик…

Вот Паньков мостик показался…

Почему он Паньковым называется? Наверное, жил здесь когда-то добрый человек по имени Паня, мостик построил, по нему люди ходили и в благодарность имя человека оставили…

Когда это было? Давным-давно, а память о человеке осталась…

Вон Сомов Луг показался, вот этот неприметный лужок, поросший зеленой остролистой осокой, здесь они с ребятами рыбу ловили…

Вон тот лесок Островком называется, на остров, в самом деле, похож: стоит в поле глухой еловый лес, словно остров; слева и справа дороги его обтекают.

Эх, как разросся Островок!

Глухим лесом стал — ни пройти, ни проехать, — в детстве они здесь грибы собирали…

За ним Поповское болото тянется, верхушки берез торчат, Васина порубь вдали виднеется, Оринин лес узкой ленточкой вдоль поля вьется…

Все имя свое имеет, значение, нет на родной земле ничего безымянного, все отклик в душе народа находит…

Вот этот узкий лесок, что в поле глубоким клином вдается, гривкой зовется…

Действительно, на конскую гриву лес похож.

Подует легкий ветерок, пробежит по листве, зашевелится листва, как будто грива коня развевается.

Около пруда кузня была, дядя Сергей ковал лошадей. В глубине кузни горел огонь, искры разлетались во все стороны, и Коляй бил по наковальне тяжелым молотом; искры освещали его лицо, а он бил еще и еще, гнул металл…

Здесь могучий Егор луга косил и ставил стога-башни, метал громадные скирды…

Нет Егора — нет стогов-башен, запустели поля, заросли мелким леском, березняком, рябинником, пижмой…

Старая автобусная остановка показалась.

На стене углем написано: «Коляй и Степка — дружба навек!» — они с Коляем писали.

Эх, нет уже Коляя и Саньки Маленького нет! Каких ребят нет… Золото были, а не ребята!

Сколько ребят загубили: не уберегли, не спасли, не защитили…

Казалось, миг единый жили они на родной земле, и вот уж нет их.

Отчего?! Ведь не война…

Зависть, подлая злая сила…

Злое, жестокое время пронеслось над страной, срезало, словно косой.

Кто в Чечне голову сложил, кто в бандитских разборках погиб, а кто в тоске-кручинушке занемог, не мог снести горя, унижения великого, надругательства над душой своей нежной, прекрасной.

И вот нет уже добрых ребят, витязей могучих, которые могли бы жен любить, детей рожать, землю родную защищать…

Души их в звездные поля умчались, небесным пологом укрылись…

Ох, вы матери, русские матери!

В тяжкие времена, под игом ордынским рожали вы детей — низкий поклон вам! В военное лихолетье выстояли вы, наполняли землю русскую теплом, не согнулись, не склонили головы.

Выстоите ли теперь?!

Эх, Русь, Русь, не хранишь ты своих ребят!

Зачарованной красавицей живешь ты на белом свете…

Как перекати-поле гонишь ты своих детей из конца в конец, не даешь им крова.

Как листва с деревьев пожелтели и опали они.

И в чистом поле стоит кряжистая береза и шевелит листвой. Весной вновь листва покроет твои гибкие ветви…

Но не будет уже тех ребят… Нет, не будет!

Будут другие, но таких уже не будет!

Тысячи причин должны были соединиться в бескрайнем космосе, чтобы встретились под вольным небом их отцы и матери, полюбили друг друга…

Не будет тех прекрасных ребят никогда!

Когда-то и его, Степки, не будет, забудут о нем навсегда… Странное слово: за-будут… за-будут… точно не было его… И Данька забудет о нем…

Нет, не забудет: любовь будет всегда…

И если есть любовь, то нет забвения!

Лишь ветер вьется по полям и шуршат леса, и кивают суровые ели, и гнется береза, припадая к земле…

Ох, Русь, Русь, белая береза, не клони головушку, не клони кудрявую, не роняй листву, не теряй своих ребят…

Верю я, что вновь зеленеть листва на ветвях твоих!

Ох, Русь, Русь! Русь-березонька, не клони головушку, не заламывай рученьки, а пропой нам песнь…

Песнь не простую, а заветную, что у самого сердца лежит…

Есть еще богатыри на земле русской, есть витязи славные…

Ох, вы девоньки, девоньки, русские девоньки, вы любите ребят, дружков своих милых, вы лелейте, ласкайте их, прижимайте к груди белой, проводите рукой нежной по кудрям русым, снимайте усталость поцелуем легким, касайтесь сердца словами нежными, словами нежными и прекрасными, ибо много зла на земле, врагов и недругов коварных много.

Вы целуйте ребят, прижимайте к груди белоснежной…

Вы ведите их в опочивальни заветные, вы кладите их на кровати резные, вы рожайте детей в любви и радости…

Стихи полились в душе Степки, он вынул из рюкзака заветную тетрадь и стал записывать явившиеся в душе строки.

Как хотел он в детстве обойти всю родную землю, быть простым пастухом, щелкать кнутом, пасти стадо, ловить рыбу в реке, плести короб из бересты, извлекать звуки из чудного рожка, чувствовать и любить этот бескрайний мир…

Как хотел он обнять его, вобрать в сердце все самое прекрасное, что есть на родной земле!

Да, все исчезнет, но останется любовь, останется Родина.

Песня-сказ о Саньке Маленьком — славном витязе деревенском

Санька Маленький был единственным сыном кузнеца Сергея и красавицы Акулины и было в нем столько силы и удали молодецкой, что вся деревня и край Палехский казались ему маленькими.

Видно, в избытке сил, весенней порой сошлись его отец и мать и зачали Саньку. От отца унаследовал Санька силу богатырскую, от матери — красоту и стать.

Был он вовсе не маленьким этот Санька Маленький: Маленьким его прозвали, чтобы отличить от другого Саньки, двоюродного брата, старше его двумя годами.

Белоголовый в мать, кучерявый — в отца. По завиткам русым и признал народ деревенский, кто истинным отцом Саньки был.

Деревенский мир, вся округа казались Саньке маленькими — негде было удаль свою молодецкую потешить.

От избытка сил бросал он на спор свинцовые чушки и перебрасывал мужиков: далеко улетали тяжелые чушки, пущенные могучей Санькиной рукой.

И казалось, до солнца добросить мог…

В детстве залезал он, бывало, на раскидистую черемуху, что возле дома росла, хотел с нее весь мир обозреть.

Да разве много со старой черемухи увидишь?

Мал был деревенский мир Саньке, низка черемуха, хотелось на воле погулять, дальние страны увидеть, белый свет посмотреть, удаль свою потешить.

Службу воинскую в десанте отслужив, поехал Санька с друзьями верными в далекую страну дагов, что у моря Каспия лежит.

Погулял по Кабарде, погулял по Теберде, силу молодецкую потешил, много дел славных совершил; слава его по всему краю летела: ни одна черкешенка по нему сохла, ни один черкес кинжал точил.

Как-то заехал Санька в Теберду товар красный обменять, с людьми верными о делах условиться, встретил он на базаре черноокую красавицу Зульфию.

За товаром красным пришла Зульфия, к свадьбе готовилась, парчу, шелк выбирала…

Не устояла Зульфия перед Санькиной красотой, тряхнул он кудрями русыми, взглянул глазами голубыми, пропала Зульфия, про жениха и родных забыла.

Затрепетало сердце девичье словно птица в силки пойманная.

Прислала старуху, Фатиму верную с запиской тайной: «Приходи Санька к дому моему под чинару раскидистую, что возле ручья журчащего растет, ждать тебя буду: ковер постелю, угощение вынесу».

Пришел Санька к ручью журчащему, Зульфия к нему из дома вышла, глаза на него подняла, точно звезды в небе вспыхнули, огнем страстным опалили.

Вспыхнула любовь между ними любовь страстная, жениха Зульфия забыла, родных отвергла — на всю жизнь Саньку полюбила.

Слились два сердца огненных, два сердца свободных.

Затяжелела Зульфия от Саньки, сына голубоглазого родила, старуха Фатима его в глухой аул тайно отнесла, там воспитывала.

Время пришло в родные края Саньке возвращаться, обнял он красавицу Зульфию:

— Люблю я тебя, Зульфия, но больше жизни люблю родину и свободу!..

Не остался Санька в Теберде, не остался в Кабарде…

Бросил Зульфию, в родные края уехал, забыл красавицу, из сердца выкинул.

Года через три получает он письмо от Зульфии: «Жить без тебя не могу, Санька, витязь мой ненаглядный, снишься ты мне ночами темными, снятся твои волосы русые, расчесываю твои кудри русые, смотрю в глаза голубые, насмотреться не могу…

Приезжай Санька, витязь мой могучий, хочу последний раз на тебя взглянуть, сына нашего показать…"

Приехал Санька в Теберду, приехал в Кабарду, выкрал Зульфию у грозного мужа Асламбека, три дня и три ночи в тайном убежище в горах пировал, время пришло домой возвращаться.

— Возьми меня с собой, Санька, — Зульфия горячими руками его обвила. — Жить без тебя не могу… Снятся мне твои глаза как небо голубые, снятся кудри русые… Я во сне расчесываю кудри твои русые, смотрю в глаза голубые…

— Нет, Зульфия, не могу я тебя увезти, — отвечает Санька, — меня дома семья ждет…

Вспыхнули Зульфия, красавица гордая, ревность сердце обожгла, ножом острым полоснула.

Сверкнула глазами черными, брови свела, метнули стрелы каленые.

— Не достанешься никому ты, Санька, витязь мой ненаглядный! Не будут ласкать тебя девушки русские, не будут заплетать кудри русые, смотреть в глаза голубые…

Выдала она Саньку, тайное убежище мужу Асламбеку открыла, сверкнул глазами Асламбек, стиснул зубы, два зуба с хрустом сломал:

— Не жить тебе, Санька, на белом свете! Обидел ты меня сильно…

Грозный Асламбек кунаков собрал, с кунаками в дом ворвался, на Саньку кунаки бросились.

Отбиваться стал Санька от кунаков, отбиваться стал от Асламбека, и уж отбился Санька от кунаков, как горох в разные стороны посыпались, ударил крепко Асламбека меж глаз, ударил с посвистом.

Качнулся Асламбек, в глазах помутилось, на камень сел, Санька из дома выскочил.

Но в миг последний, когда свобода близка была, Зульфия его из-за чинары тихим голосом позвала:

— Поцелуй меня, Санька, горячо как прежде целовал!

Прильнул он к ее губам медовым, слились они в поцелуе страстном, единым человеком стали.

Зульфия его руками оплела как вьюн дерево, зашептала слова привораживающие.

В этот миг муж Асламбек кинжал из ножен выхватил, в спину Саньке вонзил.

Вскрикнул Санька, на землю упал.

Красавица Зульфия к нему бросилась, целовать стала, лицо слезами залила:

— Прости меня, Санька, витязь мой ненаглядный… Это я тебя погубила…

Поднял Санька голову, взглянул на нее глазами голубыми: «Прощай Зульфия, черкешенка черноокая, не поминай лихом!»

Так сложил Санька, витязь славный, голову в стране дагов, до сих пор о нем люди в тех краях помнят, песни слагают.

Осталось у Саньки два сына законных, да десятка два незаконных, по округе разбросанных, в них Санькина кровь течет, Санькина отвага.

Остался и сын от Зульфии черноокой, в далекой стране дагов живет, и только по глазам голубым узнать можно, кто отец его был.

Вот таким витязем славным был Санька Маленький, такие подвиги совершил.

Всю дорогу Славка думал только о Любке.

Только Любка была в сердце его.

Эх, сесть бы на ракету и к Любке улететь!

Прямо перед глазами стоит у него Любка…

Смотрит на него Любка и бесстыдно улыбается…

Славку то в жар, то в холод бросает. Ветер бахрому отодвигает, подол платья у Любки задирает.

Задирает подол Любка, открывает заветные места, бесстыдно улыбается.

Эх, быстрее бы Иваново, быстрее бы с Любкой встретиться… — шепчет Славка.

В Москву он не поеду — ни за что не поеду, пусть другие едут, а он с Любкой останется…

Никуда от себя не отпустит!

Только любовь на свете есть, только она сердце биться заставляет, радость сердцу дает!..

Нажимает Славка на педаль, автобус стрелой летит, оставляя позади себя поля и леса, холмы и ложбины…

Эх, ему бы крылья!

Взвился в небо, вольной птицей улетел…